Историки склоняются к тому, что эти два великих человека встречались. Возможно, их встреча была именно такой.
Солнце палило. Жар проникал в юрту. Ковровый полог не колебался, сверчок, поселившийся в кошмах, не досаждал: с безветрием землю охватило онемение. Трава хирела на глазах, и степь казалась большим вздувшимся солончаком. Ощущение жестокости здешней жары, колючей сухости трав походило на то, которое бывает в буран, когда песок бьет в лицо и скрипит на зубах.
Хозяин: В это время к юрте подъехали Ибрагим и гость. Топот коней отозвался легким гудением в пузатом глиняном кувшине в углу. И будто пахнуло запахом молока. Я вышел, распахнув полог, и взгляд упал на солдата, мешковато слезавшего с седла.
Вскоре мы сидели на кошме и пили кумыс, прохладный при зное. Я молчал. Мне не пристало спешить с расспросами.
- Гость хочет знать о генерале, - произнес Ибрагим, склоняя меня к разговору.
- Долго рассказывают только, когда слагают песни, - ответил я, всё ещё приглядываясь к гостю и вспоминая, что передавали о нем в степи.
- Лучше бы иначе: песня за песню. Я спою, и он пусть споет, каждый о том, что людям ново. Он пусть о царе, а я - о нашем генерале... Я приглашаю тебя в будущем году весной. Будешь рассказывать два дня и две ночи... Недолго. Наши певцы поют дольше и отдыхают совсем немного... Слушать тебя придет очень много людей, - решил я.
Гость: ... Прошел год, но приглашение певца не застало меня врасплох. Я знал, что по законам степи сговор непререкаем. Посыльный киргиз не только сообщил мне, куда явиться - к озеру, у которого не гнездятся птицы, - но и передал, что комендант в это воскресенье должен отбыть из крепости на весь день.
Ничто не переменилось в облике акына, между тем, по слухам; жизнь его не была спокойной... Та же самоуглубленность, странно сочетающаяся с вниманием ко всему, и ко мне. Но с вниманием неторопливым, лишенным порывистости, таким, будто весь год он откуда-то наблюдал за мной и хорошо меня знал. И в том, как он пригласил меня сесть и налил кумыса, все было исполнено того доверия, которое не терпит пустой вежливости.
«Мы с тобой бесконечно маленькие перед миром и большие перед людьми, поэтому нам нечего суесловить, растекаться в речах, и всегда надо помнить, что главное в верно и точно почувствованном, а не в суетливо и быстро сказанном. Тем более, многое лучше передается молчанием, чем словом» , - читал я в его движениях и во взгляде. «Ты русский акын, - как бы продолжал певец, - и знаешь жизнь больше меня, но понимаешь ли, что знание - еще не всегда главное... Когда я пою свою песню, то я играю, и, играя, позволяю себе подчас лишнее: может, и большую говорливость. Но с тобой хочу быть строгим, особенно вдвоем...»
Хозяин: - Я был у генерала Перовского, пил у него чай, слушал его гостей и сложил «Марш Перовского». Генерал слышал, как идут его полки, и сам он на белом иноходце впереди них... Но куда он вел свои полки, я не сказал. Генерал думал, что к Ак-Мечети, воевать с кокандцами... А марш, марш призывал его идти на поиски правды... Да, правды, которую надо искать, красавицы правды, ее надо ловить, как девушку, правды о наших султанах, о канцелярии губернатора... Вот куда зовет марш. И никто не перевел губернатору правильно... - Генерал остался доволен.
Гость: Почтенный хозяин смеялся, прикрывая рукой рот, смеялся как-то по-детски, всхлипывая, но не теряя осанки.
Я сделал, что обещал, - я рассказал о царе, вдоволь насмеялся над дворцом с тысячью комнат, в которых царь бродит чопорной тенью, над парадами, где маршируют, одеревенев от усердия, недавние мужики, продаваемые, как псы, барином. Я посмеялся над здешними баями - дворцовыми горе-подражателями, и, переводя рассказ в сказку, начал о дальнем царстве, где торжествует людское братство.
В нем превыше всего товарищество, осуждена корысть, нет богатеев. Подумал при этом, внутренне улыбнувшись, укоряя себя за неосторожность, - очень уж хотелось поколебать... если не трон, так каноны в воззрении степняков, - что перед Фурье ничем я не обязан и волен рисовать на свой лад, каким должно быть это братство. И поможет мне сейчас опыт восточных сказов. Пусть уж хозяин, переводя, приблизит сказку к свершению...
Вообще же чудесно все: и само это тихое сборище степняков в кругу, закрытом конями, одномастными, по обычаю, в попонах одного цвета, и старец, готовящийся переложить на кияке мою речь, и весенний луг, и завеса кустов.
Хозяин: Под вечер гость должен был уехать. Он скрылся как мог незаметно, простившись только со мной. Я перевел его блестяще... Но, конечно, мягче. Чтобы не испугать...
(по мотивам...)
