Имя этой женщины, нарисовавшей свою жизнь карандашом в двенадцати тетрадях, известно не только в России. Евфросиния Керсновская - автор воспоминаний и рисунков о ГУЛАГЕ. Её книга "Сколько стоит человек", где рассказано о жизни в ссылке и лагерях ГУЛАГа, известна во всём мире.
Имя Евфросинии Керсновской прогремело на всю Россию, а затем и на весь мир после того, как в 1990 году журналы «Огонек» и «Знамя» опубликовали фрагменты ее воспоминаний о двух десятках лет, проведенных в ГУЛАГе. Тетради Евфросинии – это около двух с половиной тысяч рукописных листов «в клеточку» и семьсот рисунков. Через год издательство «Квадрат» выпустило альбом с рисунками Керсновской на немецком и русском языках. Чуть позже книгу «Наскальная живопись» переиздали во Франции. В Москве, в музее имени Андрея Сахарова, в Норильске, Твери, многих других городах проходят выставки, посвященные жизни и творчеству Е. Керсновской.
Евфросиния родилась в Одессе в 1907 году в дворянской, интеллигентной, образованной семье. Отец, Антон Антонович, был юристом-криминологом, мать, Александра Алексеевна, преподавателем иностранных языков. Был у Евфросинии и старший брат Антон, впоследствии военный историк. С детства девочка знала несколько иностранных языков. Эти знания остались у нее на всю жизнь: даже будучи в очень преклонном возрасте, она свободно поддерживала беседу с иностранцами, которые навещали ее в Ессентуках.
И вот всей этой семье пришлось бежать от революции в Бессарабию. Глава семьи владел там небольшим участком земли и домом, который в свое время приобрел дед Евфросинии. Приехав в Бессарабию буквально в чем были, Керсновские приобретают там статус помещиков – все-таки им принадлежит родовое имение Цепилово. Однако помещиками они были лишь на словах. Антон Антонович, интеллигент до мозга костей, не был приспособлен к хозяйственным делам, а утонченная мама тоже слабо понимала в коровах и пашне.
Зато Евфросиния с азартом и увлечением стала осваивать новое для нее, дворянской барышни, ремесло земледельца. Окончив курсы ветеринаров, она на 40 га принадлежавшей семье земли завела настоящее крестьянское хозяйство: выращивала пшеницу и виноград, разводила скот. И «кисейная» барышня превратилась в крепкую хозяйку.
В 1936 году умер горячо любимый отец, Антон Антонович. Он завещал дочери лишь одно – заботиться о матери. «Единственное, что я завещаю тебе особо, это мать. Не покидай ее на старости лет! Пусть она никогда не чувствует одиночества, и мое благословение никогда не покинет тебя!»
В 1940 году, когда Бессарабия вернулась в состав Советского Союза, 33-летнюю помещицу Керсновскую вместе с матерью выгнали из дома, экспроприировали все нажитое. Евфросиния сумела переправить мать к знакомым в Румынию, а сама пришла в НКВД: арестуйте, я ни в чем не виновата, и вы это выясните. Увы, она не знала, на что обрекает себя. Вместо объективного разбирательства Керсновскую вместе с другими бессарабскими аристократами сослали на сибирский лесоповал.
В Томском крае, куда привезли ссыльных, Евфросиния попала в самый отдаленный посёлок на реке Анга, где валила лес для прокладки узкоколейки и зимней дороги. Несмотря на тяжёлые, как и в других ссылках ГУЛАГа, условия труда и климата, Евфросиния всё же не так тяжело переносила их, как другие ссыльные, потому что в прошлом заранее готовила себя к тяжёлой жизни.
Нормы были завышенные, пайка хлеба – всего 150 граммов. А когда зимой Евфросиния заболела, с нее сняли даже эту пайку: начальство жаждало избавиться от непокорной женщины, которая всегда говорила все, что она о них думает.
Но смерти от голода Евфросиния предпочла побег.
В одиночку, на подножном корме, бывшая помещица преодолела полторы тысячи километров дикой тайги! Евфросиния несколько дней шла по руслам рек на запад и перешла с правого берега Оби на левый. В первом же встреченной ею деревне Нарга она узнала, что НКВД велел коренным жителям Сибири сдавать ему беглых ссыльных.
Скиталась почти шесть месяцев, нанимаясь на подсобные работы, чтобы заработать на еду. Увы, все эти чудовищные лишения оказались напрасны: в селе, куда в августе 1942 года забрела обессилевшая беглянка, Керсновскую арестовали и этапировали к месту ссылки.
Евфросинию на поезде отправили в Тюрьму №1 в Барнауле. Там её неделю держали в одиночной камере. В своих мемуарах Евфросиния вспоминала, что эта неделя «оказалась самым светлым периодом на протяжении [её] ближайших лет», хотя в её камере почти никогда не горел свет (в те редкие минуты, когда его зажигали, она видела, что все стены исцарапаны надписями «Я не виновен!», повторяющимися множество раз).
Затем её перевели в общую камеру Внутренней тюрьмы НКВД и начались ночные допросы, при этом днём ей спать не давали. «От подъема до отбоя, то есть от 6 часов утра до 10 вечера, ты не имеешь права не только уснуть, но просто к чему-то прислониться и опустить голову… Когда же дается команда «отбой» и во дворе зажигаются ослепительные юпитеры, то подопытного кролика уводят на допрос. Как ведется допрос – безразлично. Возвращается он в камеру к подъему. И все начинается сначала».
За время этапирования Евфросинию допрашивали множество раз. Особенно примечателен протокол допроса одного из следователей, который, поняв, что перед ним образованная женщина, знающая множество иностранных языков, решил выслужиться перед начальством и обвинил ее в шпионаже. И даже сообщил, что недалеко от места, где ее задержали, был найден парашют, на котором опасную шпионку забросили в Сибирь. Приговор – расстрел. Ей было предложено написать прошение о помиловании — это было средством выбить у нее признание своей «вины», — но она отказалась просить помилования. В итоге расстрел заменили 10 годами исправительно-трудовых лагерей и поражением в гражданских правах на 5 лет.
БУР – это барак усиленного режима для неисправимых преступников. Сколько таких БУРов в скольких лагерях довелось пройти Евфросинии Керсновской, сколько вынести издевательств и каторжного труда – не передать. Чтобы проникнуться, надо почитать «тетради Евфросинии». По силе эмоционального воздействия они мало чем уступают «лагерной» прозе А. Солженицына, В. Шаламова или Л. Разгона. Вот только один крохотный отрывок.
«Чтобы получить 400 граммов хлеба, надо было в день выстирать 300 пар кровавого, ссохшегося в комок до твердости железа белья, или две тысячи – да, две тысячи! – пилоток, или сто маскировочных халатов. На все это выдавали пилотку жидкого мыла. Особенно кошмарны были эти халаты. Намоченные, они становились твердыми, как листовое железо, а засохшую кровь хоть топором вырубай.
…Приходилось весь день стоять в воде на каменном полу босиком, почти голышом, в одних трусах, ведь сушить одежду негде, да и скинуть ее, чтобы подсушить, невозможно: в бараке такой шалман, что последнюю портянку способны украсть…Такая нечеловечески тяжелая работа и штрафной паек, который мне за нее давали, скоро бы меня доконали».
Вскоре Евфросинию с другими рецидивистами отправили в Красноярск. Там, в порту Злобино, где Норильский горно-металлургический комбинат отбирал заключённых для работы, она вместе с другими заключёнными занималась погрузкой барж.
В Норильск Евфросиния прибыла в августе 1944 года и работала там на строительстве пятиэтажного городского дома. Асфальтировать крышу порой приходилось на четвереньках и она повредила ногу. Её не лечили, и болезнь перешла в общее заражение крови.
Как и Варлаама Шаламова, Керсновскую спасли лагерные медики. Они добились, что незаурядную высокообразованную женщину перевели в медсанчасть. Два года она была санитаркой в больнице, год – в морге. За время работы Евфросиния сделала более 1600 вскрытий. Она же потом и хоронила трупы.
В конце концов, со свойственным ей максимализмом Керсновская потребовала перевести ее из больницы в шахту. Даже голодовку объявила. И добилась-таки своего: стала первой женщиной – шахтером в Норильске.
В 1952 году ее освободили, но она осталась в Норильске вольнонаемной, чтобы заработать шахтерскую пенсию. Только в 1957 году она стала полностью свободным человеком.
После выхода на пенсию Евфросиния отправилась на Кавказ — в гости к норильским знакомым, у которых был дом в Ессентуках. И влюбилась в горы.
Очень много путешествовала, дошла до Грузии по военно-грузинской дороге, пешком, в одиночестве ходила через не самые простые перевалы. А несколько лет спустя, уже заработав пенсию, купила в Ессентуках небольшой домик, куда перевезла чудом найденную в Румынию маму. Кстати, мама Евфросинии не уступала по твердости характера и решительности своей дочери: чтобы переехать к ней в Россию, Александра Алексеевна вынуждена была отказаться и от румынского гражданства, и от румынской пенсии.
Правда, счастливой семейной жизни выпало не очень много: через четыре года, в 1964 году, мама Евфросинии Антоновны скончалась. Сразу после смерти самого близкого и дорогого ей человека, Керсновская села писать воспоминания и рисовать цветными карандашами картинки своей жизни: детство, ссылка, ГУЛАГ, работа в морге и на шахте. Всего набралось 12 толстых тетрадей.
Уникальность Евфросинии Керсновской не в том, что она выжила там, где, казалось бы, невозможно выжить. Главное, она на собственном опыте доказала: человек может устоять против преступной машины тоталитарного государства, не идя на компромиссы с совестью. Евфросиния Антоновна и в неволе смогла остаться свободной.
«Вся жизнь – это цепь «соблазнов». Уступи один раз — прощай навсегда душевное равновесие! И будешь жалок, как раздавленный червяк. Нет! Такой судьбы мне не надо: я человек».
Умерла Евфросиния Керсновская 8 марта 1994 года в возрасте восьмидесяти шести лет.
Информация: https://stovan3.livejournal.com; https://stapravda.ru/20071228; https://dzen.ru
